Неточные совпадения
Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим, Дмитрий и
дед ездили в
село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень веселых и добродушных людей. Стихами, которые отец заставил его выучить и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку...
Раз, — ну вот, право, как будто теперь случилось, — солнце стало уже
садиться;
дед ходил по баштану и снимал с кавунов листья, которыми прикрывал их днем, чтоб не попеклись на солнце.
Лет — куды! — более чем за сто, говорил покойник
дед мой, нашего
села и не узнал бы никто: хутор, самый бедный хутор!
Тетка покойного
деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по
селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
И даром, что отец Афанасий ходил по всему
селу со святою водою и гонял черта кропилом по всем улицам, а все еще тетка покойного
деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по стене.
Что прикажешь делать? Козаку
сесть с бабами в дурня!
Дед отпираться, отпираться, наконец
сел. Принесли карты, замасленные, какими только у нас поповны гадают про женихов.
Видя одно место незанятым,
дед без всяких околичностей
сел и сам.
Мы кланялись и наконец
садились за стол. Тут я говорил
деду...
Я, с полатей, стал бросать в них подушки, одеяла, сапоги с печи, но разъяренный
дед не замечал этого, бабушка же свалилась на пол, он бил голову ее ногами, наконец споткнулся и упал, опрокинув ведро с водой. Вскочил, отплевываясь и фыркая, дико оглянулся и убежал к себе, на чердак; бабушка поднялась, охая,
села на скамью, стала разбирать спутанные волосы. Я соскочил с полатей, она сказала мне сердито...
Светлые и темные воспоминания одинаково его терзали; ему вдруг пришло в голову, что на днях она при нем и при Эрнесте
села за фортепьяно и спела: «Старый муж, грозный муж!» Он вспомнил выражение ее лица, странный блеск глаз и краску на щеках, — и он поднялся со стула, он хотел пойти, сказать им: «Вы со мной напрасно пошутили; прадед мой мужиков за ребра вешал, а
дед мой сам был мужик», — да убить их обоих.
Сухонький и легкий,
дед встал с пола,
сел рядом со мною, ловко вырвал папиросу у меня, бросил ее за окно и сказал испуганным голосом...
Егорушка еще позвал
деда. Не добившись ответа, он
сел неподвижно и уж не ждал, когда все кончится. Он был уверен, что сию минуту его убьет гром, что глаза нечаянно откроются и он увидит страшных великанов. И он уж не крестился, не звал
деда, не думал о матери и только коченел от холода и уверенности, что гроза никогда не кончится.
Темнота и сырость всё тяжелее давили Илью, ему трудно было дышать, а внутри клокотал страх, жалость к
деду, злое чувство к дяде. Он завозился на полу,
сел и застонал.
Стоя на дворе маленькими кучками, люди разговаривали, сумрачно поглядывая на тело убитой, кто-то прикрыл голову её мешком из-под углей. В дверях кузни, на место, где сидел Савелий,
сел городовой с трубкой в зубах. Он курил, сплёвывал слюну и, мутными глазами глядя на
деда Еремея, слушал его речь.
Потом
дед весь подобрался и — вдруг
сел на своём ложе. Белая борода его трепетала, как крыло летящего голубя. Он протянул руки вперёд и, сильно толкнув ими кого-то, свалился на пол.
Барон, усердье ваше нам известно;
Вы
деду были другом; мой отец
Вас уважал. И я всегда считал
Вас верным, храбрым рыцарем — но
сядем.
У вас, барон, есть дети?
— Дай досказать… Помни, мимо млина не идите, лучше попод горой пройти — на млине работники рано встают. Возле панских прясел человек будет держать четырех лошадей. Так двух Бузыга возьмет в повод, а на одну ты
садись и езжай за ним до Крешева. Ты слушай, что тебе Бузыга будет говорить. Ничего не бойся. Пойдешь назад, — если тебя спросят, куда ходил? — говори: ходили с
дедом в казенный лес лыки драть… Ты только не бойся, Василь…
Мы, разумеется, во всем изготовились и пред вечером помолились и ждем должного мгновения, и только что на том берегу в монастыре в первый колокол ко всенощной ударили, мы
сели три человека в небольшую ладью: я,
дед Марой да дядя Лука.
Дед Марой захватил с собою топор, долото, лом и веревку, чтобы больше на вора походить, и поплыли прямо под монастырскую ограду.
— Что, заснул? Хилый ты.
Садись в арбу, довезу до станицы. И ты,
дед,
садись.
До слуха его ещё долетали дрожащие, жалкие ноты
дедова голоса, плутавшие в сонном и знойном воздухе над станицей. Кругом было всё так тихо, точно ночью. Лёнька подошёл к плетню и
сел в тени от свесившихся через него на улицу ветвей вишни. Где-то гулко жужжала пчела…
— Хо-хо-хо! Ваш поп нашему попу двоюродный священник! Твоя баба моего
деда из Красного
села за чуб вела!
Проснулась я во время остановки у нового духана. Подле меня спала Бэлла. Нимало не уставшая от проведенной в седле ночи, она
села в коляску по настоянию
деды. Княжич Юлико прикорнул белокурой головкою к плечу старой Анны и также спал.
Деревню я знал до того только как наблюдатель, и в отрочестве, и студентом проводя почти каждое лето или в подгородней усадьбе
деда около Нижнего (деревня Анкудиновка), или — студентом — у отца в
селе Павловском Лебедянского уезда Тамбовской губернии.
—
Дед, — обратился он к Максиму, — вези меня к Мирону! Скорей! Идем,
садись в коляску!
Борцов. Не молюсь я,
дед! Не слезы это! Сок! Сдавило мою душу и сок течет. (
Садится у ног Саввы.) Сок! Впрочем, не понять вам! Не понять,
дед, твоему темному разуму. Темные вы люди!
Казалось, все нежные чувства, которых лишен был Яскулка в продолжение своей жизни, притекли разом к его сердцу. Он ставил Лизу к солнечному свету, чтобы лучше разглядеть ее. Не ожидала она такого приема и в восторге от него расточала
деду самые горячие ласки. Наконец, он усадил ее на почетное место дивана и
сел против нее в креслах.
Дубиха, самая возвышенная местность близ
села Кончанского, доселе хранит хижину отшельника, опоясанную балконом и окруженную старыми елями — свидетельницами занятий и дум героя. Что же касается большого дома, то он внуком фельдмаршала сломан, и на месте его выстроен другой, из бревен, заготовленных по приказу его великого
деда еще в 1789 году.
— В этом-то
селе, где жили и
деды, и прадеды Кузьмича, вырос и он в родной семье.